|
Будем честны: в Москве ее не любят. Очень-очень уважают. Но любят – Диану Вишневу, другую питерскую приму, импульсивную, сексуальную брюнетку с характером скаковой лошади-чемпиона.
Еще до явления Лопаткиной в Москве были слухи, будто в Петербурге завелся гений. На большом экране на Тверской мерцала надпись «Ульяна Лопаткина» и длинные руки делали движения из «Лебединого озера». Но когда она станцевала «Баядерку» с труппой Большого, инициативная группа московских танцовщиков выступила, рассказывали, с профсоюзным заявлением, смысл которого сводился к следующему: она такая, что кто-то из нас явно не балерина — либо мы, либо она, — поэтому мы с ней рядом танцевать не будем. И ложка истины в бочке яда, безусловно, присутствовала: Лопаткина была явно «не такая». Она была (и остается) абсолютно вне общепринятых критериев, оставляя лишь безошибочное чувство, что на сцене происходит нечто очень значительное. И это чувство понятно даже тем, кто ни черта не понимает в балете.
Сейчас Ульяна Лопаткина существует независимо от своей собственной легенды. Она может танцевать отлично — и зал будет ходить ходуном от счастья. Она может танцевать никак — и зал будет ходить ходуном от счастья. Она может вообще не танцевать: например, если о внезапной замене объявленной Лопаткиной на другую солистку не предупредят публику, все равно зал будет ходить ходуном. Потому что «Лопаткина». Единственная на сегодняшний день балерина-бренд. Одна из немногих, кто позволяет судить о ныне забытом человеческом жанре под названием прима-балерина.
Ведь прима-балерина — это не генерал среди балерин, некая обер-балерина. Недаром это звание никогда (за редкими историческими исключениями) не было официальным: назначить примой невозможно. Талант ей, конечно, нужен, но примерно как овощи в супе: наличие подразумевается само собой. Потому что прима-балерина — это не знак художественного качества, а скорее система личных ценностей и социальная позиция. Вернее, асоциальная. Примы во все времена были тяжелы в общении, как всякий человек, помешавшийся на романе с самим собой. Но им во все времена прощали всё. Не за сексапильность (балерина Мария Тальони была откровенно уродлива). И не за мастерство и талант (оценить их всегда могла лишь горстка театралов-знатоков). Прим не любили никогда. Но им всегда позволяли быть, их сохраняли как образчик человека-который-живет-как-хочет. И тем самым доказывает, что в обычной, достаточно пресной и предсказуемой, жизни все еще есть место личной воле, неистовым желаниям, произволу и случаю. Их сохраняли ради романтического зрелища: полет эдакой черной кометы, которая сжигает все на своем пути, сгорая сама.
Сегодня на планете больше не осталось танцовщиц или танцовщиков подобной славы и репутации. Последним был Рудольф Нуреев. Нуреев умер в 1993-м. Последней оперной примадонной была Мария Каллас — она умерла в 1977-м. А эпоха, в которую живем мы, — это эпоха совсем не прим, а народных артисток. Но для них самих это, вероятно, и к лучшему.
Выпустившись из школы, Лопаткина честно оттрубила положенный срок в кордебалете. Ни разу не пожаловалась — наоборот, говорила, что очень приятно танцевать, когда на тебя никто особо не смотрит: никакой ответственности. Но все равно смотрели именно на нее, хотя бы потому, что Лопаткина чрезвычайно высока по балетным меркам. Не спеша отточив навыки, взялась за большие партии. После дебюта в «Лебедином озере» и «Баядерке» ее признали лидером труппы. Пиком исполнительской карьеры стал 1998 год — обменные гастроли Мариинского и Большого. Лопаткину дружно объявили важнейшей современной русской балериной. Вскоре с этим согласился и остальной мир. Начало двухтысячных Лопаткина пропустила: восстанавливалась после тяжелой травмы. Вернувшись, станцевала даже хореографию Форсайта. Но все-таки главным ее царством остается русская классика — все то же «Лебединое озеро» и все та же «Баядерка».
Лопаткина всегда фигурировала в образе весталки танца, послушницы в монастыре собственного духа, сложившей все на алтарь искусства. Уже будучи планетарно знаменитой, жила в театральной общаге с тараканами. Чистое русское лицо, сдержанные манеры, тихий голос — именно такие производят впечатление омута с чертями, поэтому Лопаткину сканировали с удвоенным вниманием. Никаких романов замечено не было. Все ожидали, что Лопаткина уйдет в монастырь. Сделает она это, думали, лет в 35 — потому что перфекционистка и вряд ли потерпит, чтобы ее искусство с возрастом деградировало хоть чуть-чуть. На сцене хорошо видны обе эти ее черты. И перфекционизм: танец Лопаткиной ошеломляет лазерной точностью и сверхтонкой пригнанностью каждой детали. И религиозность: при всей своей интеллектуальной выделке ее танец производит впечатление молитвы или медитации — Лопаткина абсолютно погружена в себя, а зрители шепчут: «Это не она танцует, это что-то танцует ею». Ее прототип — Мария Тальони, ключевая балерина 1830-х, которую современники без тени иронии называли христианской танцовщицей. Как и Лопаткина, Тальони сумела превратить свои физические недостатки в театральную магию: длинные-длинные худые руки и ноги делали линии танца бесконечными и непрерывными. Точно так же производила на сцене впечатление молящейся. Точно так же была перфекционисткой: только утренний урок Тальони проделывала каждый день по три-четыре часа. Несмотря на феноменальную славу, после неудачного брака Тальони осталась почти без средств, но благодаря репутации скромницы-смиренницы удостоилась права учить бальным танцам девочек из высшего общества. Лопаткина же разбила образ, который выстраивался годами: вышла замуж за петербургского бизнесмена, родила ребенка и теперь излучает благополучие. Так что даже прима из Лопаткиной —«не такая»: прима-балерин, особенно русских, у которых все, в общем, хорошо, просто не бывает.
Юлия Яковлева
Афиша. Все развлечения Москвы, №164, 18.02.2008
|